Производство знаковых оперных спектаклей этой осенью в Большом наконец-то поставили на конвейер — пока светские салоны которую неделю кряду судачат о столичном дебюте Анны Нетребко в “Манон Леско”, а спекулянты удовлетворенно подсчитывают выручку от продаж декабрьского “Дона Карлоса” с Дмитрием Хворостовским, меломаны и англофилы обсуждают премьеру “Билли Бадда”, безупречного клаустрофобического триллера главного британского композитора ХХ века Бенджамина Бриттена.

Между тем за обязательной пост- и предпремьерной шумихой незамеченной осталась очень важная для новейшей истории театра дата — исполнилось три года со дня назначения гендиректором Большого Владимира Урина.

Обстоятельства его прихода на Театральную площадь уже успели позабыться, хотя в 2013-м об этом кадровом решении не говорил только ленивый.
Отставка предыдущего директора Анатолия Иксанова тогда однозначно воспринималась как катастрофический финал модернизаторского проекта, реализовывавшегося на Театральной площади с начала нулевых.

Прозападная художественная политика, интеграция в международный культурный рынок, буря и натиск режиссерского театра — со всем этим, казалось, публике Большого предстояло попрощаться раз и навсегда.

Антикризисный менеджер Урин, под руководством которого окреп и расцвел столичный Музыкальный театр им. Станиславского и Немировича-Данченко, репутацией мракобеса никогда не обладал, но назначение в Большой человека, числившегося на хорошем счету во властных коридорах, скорее интуитивно опознавалось как победа конформистской, традиционалистской модели, а первые шаги нового директора эти подозрения как будто только подтвердили. Словно предчувствуя скорое начало эпохи импортозамещения, Урин сделал ставку на отечественного производителя — статусные драматические режиссеры старшего поколения от Алексея Бородина до Сергея Женовача и Римаса Туминаса дебютировали в опере схематичными и безликими спектаклями, не вызвавшими интереса у публики и не нашедшими поддержки у критики.

Между тем консервативный крен пережила и вся российская культура в целом: судилище над новосибирским “Тангейзером”, скандалы вокруг “Золотой маски”, по сей день неутихающая дискуссия о госзаказе и цензуре – все это изменило акустику театральной сцены до неузнаваемости.
И эти предлагаемые обстоятельства заставили взглянуть на тактику нового директора Большого совсем по-другому.

Три года назад количество патовых ситуаций внутри и вокруг Большого зашкаливало. Кадровая неразбериха, “дело Филина” и не слишком соответствовавшая духу времени репертуарная политика слились в единое проблемное поле, вызывавшее понятное раздражение в верхах — все-таки источником едва ли не каждодневной головной боли становился главный театр страны.

Новоиспеченному директору не оставалось ничего другого, как оперативно нейтрализовать этот “пожар” ледяным душем академизма: для Урина было стратегически важно покончить с репутацией Большого как одного из самых токсичных активов отечественного культурного рынка.
Выстроив жесткую вертикаль власти и вернув в Россию отказавшихся от статусных западных контрактов Махара Вазиева (руководитель балетной труппы) и Тугана Сохиева (главный дирижер — музыкальный руководитель Большого театра), новая дирекция едва ли не впервые с советских времен возвратила Большому статус цитадели традиции, культурного института, в котором все хорошо. В том смысле, что происходящее в нем не способно спровоцировать общественную дискуссию.
Вот тут-то и началось самое, пожалуй, интересное. Создав вокруг Большого ореол степенности и добропорядочности, Урин высвободил внутри театра пускай ограниченную, но такую важную в современных реалиях территорию для свободного творчества, неподвластного общественным трендам и политической повестке дня.

Удалось сохранить в планах задуманные еще прежней командой совместные постановки с европейскими партнерами — за толстыми стенами Большого выросли такие неожиданные в наших широтах хрупкие оранжерейные растения, как барочная опера (прошлогодняя “Роделинда” Генделя) и классика ХХ века (нынешний “Билли Бадд”).
На Театральной площади из сезона в сезон работают ведущие российские хореографы и режиссеры, в том числе Кирилл Серебренников и опальный Тимофей Кулябин. Наивно полагать, будто контроль за главным музыкальным театром страны в ближайшие годы ослабнет, но факт остается фактом: консервативный поворот первой трехлетки позволил Урину заработать кредит доверия, который тратится на проекты, навряд ли осуществимые сегодня в России где-то за пределами Большого.

Последние три года в истории Большого складываются в поучительную притчу о непростой судьбе культурного менеджмента эпохи социально-экономической депрессии.

Жизни его не позавидуешь: помимо выполнения прямых обязанностей приходится поминутно демонстрировать недюжинные акробатические способности — не нарываться на конфликт, но и не давать слабину, балансировать между неизбежностью следования политической конъюнктуре и необходимостью отстаивать интересы вверенной институции.
Вдобавок ко всему окружающая реальность поминутно меняет правила игры, сегодня подставляя ножку, а завтра играя в поддавки. Публика, как всегда, хочет хлеба и зрелищ, критика — внятности целеполагания, а на культурном фронте от темна до темна полыхает война: им бы день простоять и ночь продержаться, по возможности не потеряв достоинства и не изменив профессиональному долгу.

Руководителей крупнейших российских театров, музеев и вузов, которым это пока удается, можно пересчитать по пальцам: остаться крепким управленцем, не превратившись в эффективного менеджера,— задача чрезвычайно сложная.