Толпа студентов у входа в Малый зал консерватории – явление редкое. На мастер-классе Мстислава Ростроповича битком набитый зал профессионалов будто впервые поражался, сколько слагаемых включает одна только возможность успеха.
Ростропович и Вишневская сидели в центре первого ряда. После каждого исполнения Мстислав Леопольдович быстро поднимался на сцену – и начинался целый спектакль. Какие назывались имена, какие вспоминались истории, какие давались советы!
Приводим фрагменты этого необычного феерического выступления. Выслушал – огрызнись!
После виолончельной Сонаты ми минор Брамса в исполнении Евгения Тонхи и Святослава Липса (фортепиано).
– Я волнуюсь… Мне приходилось, конечно, давать мастер-классы. Но, вернувшись в свое гнездо, я волнуюсь. Начнем с самого начала. Вот что я хочу сказать вам, мои дорогие коллеги.
С момента выхода на сцену каждый должен знать: он приковывает к себе внимание. Я никогда не настраиваюсь на сцене. Я перед концертом прошу придти за кулисы концертмейстеров и первого гобоиста – и мы настраиваем «ля». Потому что публика платит деньги, приходит в зал, и первое, что она слышит – это вот это «и-и-у-и»… (Показывает, в воздухе, как виолончелист подкручивает колки.) Публику нельзя так расстраивать! Второе. Вышел на сцену – надо уже быть в том состоянии, в котором находился композитор, когда писал произведение.
Мы с пианисткой Мартой Аргерих играли Концерты Шумана и Шопена. Шопен лирический. А Шуман начинается двумя аккордами, которые разворачивают душу. Но она шла на сцену что на Шумана, что на Шопена – такой красивой женской походкой. И я ей говорю: «Ты на Шумана иди не так красиво и кокетливо. Вот на Шопена – пожалуйста!»
Надо при исполнении сочинения переживать те эмоции, которые композитор испытывал, когда его писал. Надежду. Радость. Счастье. Или трагическое ощущение.
Начнем с того, что он (Женя Тонха. – Н.З.) вышел, взял тон с вибрацией, покрутил смычком – не настроился всерьез на атмосферу. А ведь каждое действие по-своему психологически воздействует.
У меня ученица тут была, в 19-м классе. Она, когда играла, все время смотрела в одну точку (показывает, как: в пол). Через 15 минут и я стал смотреть туда же – что она там видит? А потом уже весь класс смотрел в эту точку…
Вышел, положил пальцы на гриф – надо играть, другого выхода нет!
Пошутил – и свёл с ума!
У виолончелистов есть одна трудная задача. Наш инструмент имеет огромный регистр. Это накладывает особый отпечаток. Мы всегда должны ощущать, где наш регистр. Брамс в этом смысле композитор абсолютно выдающийся. Он очень мудро использует нижние регистры. Есть композиторы, чувствительные к регистрам.
В этом зале в 1949 году была премьера Второй сонаты Николая Яковлевича Мясковского для виолончели и фортепиано. Это было первое сочинение после идиотского постановления правительства о формализме 10 февраля 1948 года.
Начинается финал; синкопки, виолончель на басах. И присутствовал Сергей Прокофьев, а был он по-детски прямолинеен. Это иногда ставило в странное положение человека, которому он высказывал свое мнение. И он говорит:
«Слава, внизу ну ничего не слышно! Вот на высоких – блестяще!»
И сам он, когда писал Симфонию-концерт для виолончели, это учел. Там оркестр вступает только тогда, когда я уже играю выше.
Помню, когда Сергей Сергеевич сочинял Симфонию-концерт, мы обсуждали с ним побочную тему первой части (подходит ко второму роялю, наигрывает). Я его просил: «Сделайте ее на две октавы ниже!» «Я не уверен…» Но сделал. И говорит: «Но если бы не моя композиторская техника… Ведь мне же легче писать так: (играет внизу смешной аккомпанемент, а наверху идет тема – так, как это бывает в пошлых песенках. В зале хохот.)
Каждый из вас играет свои партии замечательно. Вот и я играл эту Сонату с Рихтером, Гилельсом, Горовицем, Кемпфом, Серкиным, Аргерих, Поллини. И здесь интересен момент импровизации: услышал фразу – ответил в том же настроении. Или, наоборот, дал свою идею. Музыка не имеет никакого отношения к футболу. Но в футболе возможны ситуации, которые невозможно предусмотреть – это момент творчества. А иначе получается просто нечто в хорошей упаковке, в целлофане. Как это в магазинах заворачивают: «Пожалуйста!».
Мстислав Ростропович: “Я ждал. Я страдал. Я был близок к самоубийству”
(Виолончелисту.) Послушал его – отвечай ему. Огрызайся на него. А он тут, хитрец, идет в развитие в своем характере. А ты теперь присоединись к нему.
Вот ты красиво играешь. Выше, выше – дошел до самого верха. И теперь спускаешься. Но ты же спускаешься для какой-то цели. А не для того, чтобы показать, как ты красиво спускаешься! (В какой-то момент здесь вступает мелодия фортепиано.) Вообще звук – это связь между тобой и публикой, это провода.
А вот здесь композитор что-то вспоминает. Фамилию, знаешь, как вспоминают? Что-то рогатое… Не то Антилопов, не то Оленев, не то Коровин… А-а-а, вспомнил!..
Мне было лет 18, когда в 1945 году проходил Всесоюзный конкурс молодых исполнителей. Виктор Карпович Мержанов теперь профессор консерватории, а тогда мы были Витька, Славка…
Мы начали с Рихтером репетировать эту Сонату Брамса. Я играл, как ты, нет, хуже немного. И Рихтер спрашивает неожиданно:
«А когда Брамс сочинял эту Сонату, какая была тогда погода на улице?»
Я дурак был:
«Именно в этот момент я не был с Брамсом вместе».
Рихтер:
«А я уверен, что он подошел к окну, там шел дождь, и он стал сочинять».
Святослав Рихтер об исполнительстве
Ты уж очень красиво играешь с самого начала. Может, не надо так? Может, потом развернешься?
Когда Сергей Сергеевич сочинял Симфонию-концерт, я помогал ему делать партитуру. И я хотел показать, как я здорово знаю оркестровку: «Вот здесь, – говорю, – трудно для трубача».
Прокофьев улыбнулся. И я понял, что попал в капкан.
«Как вы не понимаете!
– говорит он.
– Это действительно очень трудно. Но вы только представьте себе лицо этого трубача!
(Изображает напряженную гримасу тужащегося человека.)
А если он не порозовеет, не вспотеет, щеки не надует…»
У Баха некоторые вещи играешь так, будто ты за закрытой дверью, а публика смотрит на тебя через замочную скважину. А ты – сам с собой. И чем больше в себя углубляешься – тем большее внимание приковываешь к себе.
Мы когда-то с баянистом Юрой Казаковым ездили по Сибири, по целинным землям. И вот приехал я в деревню. Пришли на концерт такие бородачи сибирские. И они начали громко мною восхищаться:
«Ты гляди, как он пальцами-то… Смотри, смотри-ка, как пилит!»
Я стараюсь погромче играть – они еще громче разговаривают. Я уже до скрипа дошел – ничего не помогает. Тогда я стал играть пианиссимо. И они замолчали! Подумали, что у меня инфаркт.
Еще один лик Пиковой дамы
После Восьмой фортепианной сонаты Прокофьева в исполнении Татьяны Мичко.
– Я предаюсь воспоминаниям. 1945 год. В этом зале сидела комиссия из многих знаменитых музыкантов. Председатель Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Это был первый послевоенный Всесоюзный конкурс, из-за войны его не было семь лет. Подросли замечательные таланты. Это был самый человечный акт в то время – возрастной ценз объявили до 31 года. В это время Святославу Рихтеру шел 31 год, и таким образом ему дали возможность участвовать. Карьеру же трудно было начать без премии. Ждали выступления Рихтера на втором туре. А его нет и нет. Опаздывает. Но ему простили – появился он в зале вместе с Сергеем Сергеевичем Прокофьевым. Я их тут до сих пор помню. Это было вершинное время! Рихтер играл Сонату в присутствии автора!
Самое главное в Восьмой сонате – стоический ритм, который ничем не может быть поколеблен. Но первая тема – как русская попевка, непритязательная…
Рихтер мне как-то сказал:
«Когда Глен Гульд играет Баха, у него каждый голос имеет свой тембр. Я бы тоже мог так сыграть. Но мне слишком много для этого придется заниматься!»
Когда возвращается тема, с которой вы начинали, вы должны сыграть ее так, будто говорите: «А-а!… Здравствуй, старый знакомый!» Прокофьев довольно часто был сентиментален. Он был чувствителен.
Мира Александровна (жена Прокофьева. – Н.З.) дала мне посмотреть его заметки. Эта соната – это же его музыка к «Пиковой даме»! Это страшное место, дух покойницы, который возвращается тройкой-семеркой-тузом. Эхо… Как будто в воздухе что-то есть. Рихтер играл это место мистически.
Казус Прокофьева
А вот тут – другое. У Прокофьева часто бывает, что он дает отдохновение от серьёза. Даже в опере «Война и мир» у него сидит ансамбль камерный на сцене, играет мазурку.
Мы дружили с Владимиром Горовицем. Он же 10 лет не давал концертов и дико скучал. Я приехал к нему в Нью-Йорке, и он меня прямо измучил – играл мне по пять часов подряд. В том числе Девятую Сонату Скрябина.
Я его спросил: «Володя, почему ты не играешь?»
А он мне ответил, так немножко как Баба-Яга (показывает):
«А для кого играть? Для тех дураков-критиков, которые написали, что Восьмая соната Прокофьева – это салонная музыка?»
Но вот данный момент – это салонная музыка. Один играет для одного.
И вдруг заводится мотор – и начинается железный ритм. Это чистый Прокофьев. Такая поступь движения может свести с ума. Самое большое достоинство музыканта – владение временем. В третьей части судьба отсчитывает время. Идет такая моторность и нагнетание.
…В первой части Симфонии-концерта есть несколько тактов остинатной фигуры. И Прокофьев просил меня присочинить туда виолончельный пассаж. Время идет, а я же молодой был, гулянки, то да се… И он меня уже упрекнул:
«Вы даже не обладаете талантом Брамса – он, вон, четыре тетради упражнений для рояля сочинил, а вы все один пассаж не можете написать».
Наконец я сочинил – по 16 нот в такте. Он посмотрел, взял резиночку – и несколько нот стер. Из 60 нот стер десяток – и пассаж засверкал. А я бросил заниматься композицией.
Так что не надо возвращаться совсем уж к первоисточнику. Хотя теперь мода на это. На первую версию «Вариаций на тему рококо» Чайковского. Это все равно как если бы англичане стали бы играть Шекспира на староанглийском языке.
Что зашифровал Шостакович?
После Восьмого квартета Шостаковича в исполнении консерваторского Twins-квартета.
– О характере произведения. Дело было так. Галина Павловна говорит: Дмитрий Дмитриевич просил позвонить. Я позвонил. У него, оказывается, была первая репетиция с Квартетом имени Бетховена: «Приезжайте скорей. Это было так важно, что я записал ее для вас».
Мы послушали репетицию – и оба залились слезами.
«Слава,
– сказал он,
– наконец я сочинил музыку, которую можно сыграть на моих похоронах».
Чтобы понять эти слова, надо знать жизнь Шостаковича и его отношение к жизни. Квартет посвящен жертвам фашизма. Но это сочинение о нем самом, о его страданиях.
Он начинается с монограммы: DSCH, то есть «Дмитрий Шостакович». Это четыре ноты (играет их на рояле). В квартете появляются мотивы из Трио памяти Соллертинского, который был ближайшим его другом; из 11-й симфонии; из Первого виолончельного концерта; из «Катерины Измайловой». Это такой конгломерат мотивов, эпизоды его жизни, нанизанные как бусы. И каждое возвращение к монограмме должно иметь свой стиль. Для этого надо искать краски.
Музыкальный барометр XX века: все, что вы хотели узнать о жизни Шостаковича
…Я вчера был на записи. Пришел домой – не могу уснуть. В мозгах тема крутится… Только вроде засыпаю – вторая начинает крутиться… Вот так у вас это DSCH должно появляться. Вроде бы уже отыграли, забыли – и вдруг опять… Потом снова что-то другое – вдруг опять это DSCH как по башке палкой!
Когда Дмитрий Дмитриевич хотел упрекнуть исполнителя, он говорил:
«Вы не музыкант, вы меццофортист!»
А ведь здесь в конце должно быть абсолютное пианиссимо. Это уже смерть. Но и в начале вы как-то незагадочно играете. Как музыку. А это же его имя зашифровано!
У него масса зашифрованных вещей в музыке. В 10-й симфонии – имя женщины… А в Первом виолончельном концерте? Он меня спрашивает: «Слава, вы нашли тут что-нибудь про Сталина?» «Нет». «А я зашифровал!» А там в конце первой части (подходит к роялю, играет в верхнем регистре) – действительно, «Сулико»… (Смех в зале.)
У Шостаковича бывали иногда значительные ошибки с метрономом. Я быстро выучил Первый виолончельный концерт. Записали.
«Вы не возражаете,
– говорит он,
– если я метроном поставлю по записи?»
Я потом стал играть этот концерт совсем в другом темпе. А в нотах так и остался тот старый метроном.
Вот здесь в квартете звучит тема песни «Замучен тяжелой неволей». Вы так играете, как будто это для вас и написано. Это не так. Это он, Шостакович, вспоминает давно ушедших людей. Это далекое-далекое прошлое. И отзвуки потустороннего мира. Я бы даже посоветовал, чтобы между волосом смычка и струной у вас проходил воздух.
Как Шостакович заставил Сталина оправдываться
А вот здесь цитата из «Леди Макбет», это символ его жизни, полной разочарований – из-за критики, зависти. И вдруг Катерина там, в опере, наконец-то поет: «Сережа!» Я помню, как он заплакал в этот момент.
Шостакович мечтал о новых инструментах. Во Втором виолончельном концерте очень трудная каденция у валторн. Мы как-то сидим, болтаем, а в это время валторны ее повторяют, учат. Шостакович говорит:
«Слава, неужели я доживу до того времени, когда не будет киксов у валторн, и когда инструменты будут играть точно то, что композитор предусмотрел?
Секрет папы римского
В половине десятого вечера Маэстро быстро свернул урок и под аплодисменты вставшего зала поспешил на запись. В эти дни Ростропович-дирижер записывал с Российским национальным оркестром и пианистом Михаилом Плетневым новый диск для фирмы «Дойче Граммофон»: Третий концерт Рахманинова и Третий Прокофьева.
Но на следующий день в Малом зале консерватории произошла еще одна встреча, которая называлась «Новые имена» – великому маэстро». Фонд Иветты Вороновой, известный поисками и поддержкой юных талантов, представил 12 номеров, сольных и ансамблевых. Конечно, опять больше всего волновались виолончелисты: Евгений Тонха, Роман Мормыга, Нарек Ахназарян, Вера Тургенева. В заключение Мстислав Ростропович передал молодым исполнителям ценный завет.
– Когда я был изгнан и оказался в Италии, моим дочерям было по 15-16 лет, я не знал, с чего начать, за что хвататься. Меня тогда принял папа римский и после беседы сказал мне: «У вас теперь только одна проблема… («Да у меня их тысяча!» – подумал я.) От нашей бренной Земли в небо тянется большая лестница. Каждый раз, совершая шаг, ты должен оценивать: это шаг вверх или шаг вниз?»
Так я теперь и живу всю жизнь. И все остальные проблемы отступают. Желаю и вам руководствоваться этим принципом.
