Отвечают композиторы.
Очевидное свойство нынешней музыкальной ситуации — живущих рядом с нами композиторов в информационном пространстве становится все больше и больше. А вместе с ними — и написанной ими музыки, в которой бывает непросто ориентироваться.
Подводя итоги года, Colta.ru попросила разобраться в этом вопросе самих композиторов и предложила каждому решить, какая премьера новой музыки, случившаяся в этом году, войдет в историю. Сергей Невский
Ответить на этот вопрос бесконечно трудно. Прежде всего, мы с вами не история, а смертные люди с достаточно ограниченным в силу этой смертности кругозором.
С другой стороны, профессионал слушает и выбирает ситуативно, не с точки зрения вечности, но выделяя в общей массе то, что необходимо ему сейчас, помогает идти дальше.
Если я назову партитуры, которые на меня повлияли в этом году, — а именно: вещи американского композитора Марка Бардена, итальянца Лоренцо Трояни, датчанина Кристиана Винтера Кристенсена, норвежца Ларса Петтера Хагена, испанца Абеля Пауля или моего соотечественника Александра Чернышкова, — мой выбор вам вряд ли что-то объяснит. Для меня же работы этих людей указывают на мои собственные дефициты и открывают возможности для композиторской эволюции.
Но есть и более глубокие причины, по которым на вопрос о «самых главных событиях» сложно ответить, и связаны они с самим сегодняшним бытованием музыки и эрозией понятия музыкального произведения или события.
В Западной Европе композитор все меньше оперирует нотами, но при этом все больше работает с контекстами, заново их переосмысляя и комбинируя. Музыкальное произведение — не обязательно то, что звучит, композитор может быть автором специально созданной ситуации, указаний для слушателя или видео в Ютьюбе.
В России же современная композиторская музыка все больше растворяется в среде импровизации и мультимедийных форматов, событие часто больше не означает записанную и сыгранную партитуру, но может быть просто импровизационным сетом или танцевальным перформансом. Некоторые из этих не зафиксированных в нотах событий вполне могут обладать историческим потенциалом.
В чем-то это повторяет ситуацию Берлина рубежа веков, когда язык современной музыки претерпел серьезные обновления благодаря влиянию свободной импровизации и электронного андеграунда.
Другим важным фактором в России является существование современной музыки на территории театра. Если вы сегодня в Москве хотите послушать по-настоящему актуальную музыку, вам, возможно, следует идти не только в Рахманиновский зал или филармонию, но и, например, на спектакли серии «Золотой осел» Бориса Юхананова, где под маской музыкального оформления можно услышать самую серьезную новейшую музыку, часто являющуюся центром действия, а не его сопровождением. Такая необычайно высокая концентрация новой музыки в драматическом театре — вообще особенность российской ситуации, возможно, это та локальная традиция, которую нужно беречь.
На этом фоне выделяется несколько крупных жестов, аккумулирующих творческую энергию «параллельной сцены»: прежде всего, большие проекты Алексея Сысоева — «Агон» и «Униженные и оскорбленные». Здесь грандиозность замысла сочетается с детальной его проработкой, и, наверное, эти проекты (среди прочего — благодаря подробной документации и фильму Марины Разбежкиной) и останутся в истории.
Из других серьезных композиторских впечатлений в Москве: меня очень тронула работа Кирилла Широкова, Даниила Пильчена и Дарьи Звездиной для оркестра народных инструментов имени Людмилы Зыкиной в рамках проекта «Открытый космос». У всех этих событий есть огромный утопический пафос и претензия на переосмысление возможностей музыкального времени.
Таким образом, говоря об итогах года, я бы назвал в качестве главного события не какие-то исполнения или партитуры, а сам контекст, в котором границы и музыкального произведения, и форм его существования не определены, а участников объединяет пафос утопического проекта.
Как слушателю, мне бесконечно интересно за этим наблюдать, как композитора, именно пафос и утопичность российского контекста заставляют искать в противоположном направлении. То есть идти в сторону единичного, локального (осознающего себя таковым), строить произведение как вещь с четко очерченными границами.
При этом сам по себе поиск утопии для меня предельно важен, но он скорее перемещается вовнутрь, в детальную работу с синтаксисом и в такую критическую деконструкцию существующих форм и моделей, которая все-таки дает на выходе некий фиксированный результат.
В то же время год запомнился несколькими значимыми российскими премьерами послевоенной классики. Прежде всего, это вся оркестровая серия Владимира Юровского на «Другом пространстве», российские премьеры Штокхаузена и Берио.
Эти действительно эпохальные премьеры напомнили нам, что музыка по-настоящему переживается только в концерте. И за это переживание Владимиру Юровскому и его коллегам Филиппу Чижевскому и Фуаду Ибрагимову надо сказать большое спасибо.
Владимир Тарнопольский
В нашу российскую историю наконец-то вошли (полвека спустя!) московские премьеры «Групп» Штокхаузена и Симфонии Берио, исполненные в рамках одной программы на фестивале Владимира Юровского «Другое пространство».
Историческим является также тот факт, что основной удар здесь взял на себя, увы, не российский, а азербайджанский оркестр! Рядом с этими шедеврами трудно поставить еще какие-либо сочинения.
Петр Поспелов
«Песня Лукерьи» Александра Вустина — в силу музыкальных достоинств, а также как первое в музыкальной истории Москвы (хотя не России — имеется прецедент с Эльмиром Низамовым в Казани) произведение, написанное композитором в официальном статусе резидента.
Дмитрий Курляндский
Мне сложно судить, но позволю себе нескромность: в этом году я совместно с ансамблем русских народных инструментов «Россия» имени Людмилы Зыкиной и московским Музеем космонавтики провел композиторскую лабораторию «Открытый космос» — зыкинцы сыграли девять премьер очень разных, порою весьма радикальных, сочинений.
Даже если не все они войдут в историю, то как минимум само событие оказалось историческим. В 2017 году ждем продолжения!
Александр Хубеев
В этом году было столько значимых премьер и российских авторов (спектакль «В чаще» в Центре имени Мейерхольда, премьеры симфонических произведений в исполнении ГАСО и Владимира Юровского, проект-посвящение Лесасерме Похунахис), и зарубежных (хотя бы премьеры Георга Хааса, Франка Бедросяна, Cтефана Принса), что, к счастью, есть из чего выбрать.
Исключительно важной премьерой для меня в уходящем году стал музыкальный театр Маноса Цангариса на фестивале «Ультима» в Осло под названием Winzig (в переводе с немецкого — «крохотный»), которому сам автор дает подзаголовок «Музыкально-театральные миниатюры, театр для дома».
И действительно, главной особенностью этого музыкального театра является то, что в новой реализации этого work-in-progress Цангариса ему на откуп было отдано все шестиэтажное здание Sentralen, где миниатюрные части спектакля исполнялись на всех этажах, в подвале, на лестницах и даже в лифте. При этом у входа публике раздавалась карта здания со всеми указанными событиями, а зритель/слушатель мог выбрать свой порядок просмотра.
Несмотря на всю глобальность замысла, при посещении большинства миниатюр слушатель оказывается в удивительно камерной и интимной обстановке небольших комнат, где нет сцены и занавеса, в помещении присутствует не более пяти-семи человек, а сценическо-музыкальное действие разворачивается в метрах или даже сантиметрах от посетителей.
Все миниатюры длятся не более пяти минут, они не связаны общим сюжетом — скорее, наоборот: каждая создает абсолютно уникальную ситуацию, в которой основными действующими «лицами» становятся то реальные музыканты, то движущиеся в полной темноте вокруг слушателей объекты, то лифтер, то сами посетители, смотрящие друг на друга сквозь странные декорации, нарочито видимые лишь с одной стороны.
Объединяет же все это действо хор, пение которого в связи с особенностями конструкции здания слышно практически во всех его частях, а также солист, благодаря дистанционному управлению играющий на объектах, расположенных на разных этажах здания.
Несмотря на то что подобная практика предоставления целого дома композиторам для исполнения сочинений становится довольно-таки распространенной на фестивалях современной музыки, этот проект мне представляется уникальным и по подходу к форме (слушатель может составить ее сам из предложенных миниатюр по аналогии с посещением выставки), и по самому языку, где разные медиа (свет, видео, музыканты, объекты, пространство) столь синкретичны, что жанр иногда становится сложно определить, и по организации самого процесса восприятия, когда в рамках театрального проекта удается создать невероятное ощущение контакта со сценическим действием: ведь исполнение происходит чуть ли не индивидуально для каждого.
Поэтому верю, что этот проект откроет новые перспективы и для самого Цангариса, и для всех, кто его увидел и услышал.
Илья Демуцкий
Не скажу, что уходящий год был богат на премьеры, но несколько знаковых событий, случившихся в новой музыке, все же отмечу. Прежде всего, это опера «Cantos» Алексея Сюмака, которую я еще не видел (разве что короткие видео в интернете), но уже совершенно ясно, что это замечательная мощная работа.
Очень важным делом занимается хор Festino в Петербурге, в этом году представивший целую программу новой хоровой музыки от молодых композиторов.
Особенно отмечу «Русские прописи» Насти Хрущевой — сильная вещь, злободневная чарующая мантра. Не знаю, правда, сможет ли это произведение существовать без самой Насти, потому что ее участие в произведении в качестве чтеца кажется мне неотъемлемым.
И еще одна любопытная премьера этого года (и, пожалуй, чуть в стороне от темы) — это «Погребальная песнь» Игоря Стравинского, вроде бы навсегда потерянная, но вдруг чудесно обнаруженная в пыльных шкафах питерской консерватории. Сочинение, любопытное хотя бы потому, что сам Игорь Федорович считал «Песнь» одним из любимейших своих опусов.
Сергей Ахунов
Отшутиться не получается, а серьезно даже не знаю, как ответить. В любом случае я бы не стал искать подобное историческое событие в среде академической музыки.
Глядя на полупустые залы, трудно поверить, что когда-то кому-то это все понадобится больше, чем в наше время. Если же зал полон, то причина, я думаю, не в новой музыке, а в том, кто ее исполняет. Теодор, например…
Владимир Николаев
Боюсь, ваш новогодний опрос мне не по силам. Я так и не смог вспомнить ни одной премьеры сочинения, которое бы я записал в нетленки. Более того, если бы что-то из новой музыки меня внутри и перевернуло, это отнюдь не значит, что оно заслуживает бессмертия…
И, наоборот, то, что сегодня может пройти незамеченным или совсем малозначительным, наши потомки смогут оценить по-настоящему… в общем, могу лишь повторить заезженное — большое видится издалека.
Александр Маноцков
Мне трудно говорить об истории всеобщей и композиторской, но в моей личной исполнительской истории в прошедшем году было несколько премьер сочинений моих коллег и товарищей. Это вообще мой любимый способ знакомства с новой музыкой. Мне посчастливилось участвовать во многих исполнениях, но из премьер особенно запомнились «Палач проснулся поздно» Дорохова, «The One Thus Gone» Батагова, «Агон» Сысоева, «Исаие, ликуй» Мартынова.
Павел Карманов
В последнее время я поставил рекорд по непосещению премьер разного калибра. По разным причинам, в том числе и извинительным. Онлайн-трансляции опять же развращают.
Но вопрос о самой для меня важной и яркой музыкальной премьере уходящего года не затруднил меня и не застал врасплох. У меня два фаворита. Мое воображение в этом году было особенно поражено, во-первых, последним диском группы Radiohead — переслушивать эти шедевры Йорка я уже не могу из-за опасений относительно состояния моей психики.
Вторым откровением для меня стала премьерная запись пьесы для контрабаса соло русско-немецкого композитора Александры Филоненко. Премьера сочинения состоялась в Малом зале Московской консерватории этой осенью в концерте агентства «Опера априори» «Низкие струнные», исполнил его и записал на лейбле Fancymusic один из самых неординарных представителей молодого поколения Григорий Кротенко — контрабасист, чтец, перформер. По совместительству — философ, литератор и журналист.
Пьеса Александры Филоненко представляется мне несомненной творческой удачей и в неистовом и виртуозном исполнении Кротенко оставляет особенно сильное впечатление. Мне кажется, такая театрализация музыки (или омузыкаливание театра) и есть нынешний тренд.
Ольга Раева
Да кто ж его знает?
На этот вопрос трудно ответить… Даже если бы я обладала свойством находиться одновременно в разных точках планеты, мне вряд ли удалось бы побывать на всех премьерах новой музыки, случившихся в этом году (я думаю, премьер в 2016-м было столько, сколько Бах, наверное, за всю свою жизнь не посетил), — то есть побывать, может, и удалось бы, но воспринять всю информацию, переработать, чтобы иметь суждение? Для этого, очевидно, понадобился бы еще один год…
А потом, что, собственно, есть эта «история»? Она у каждого своя. Так что я, пожалуй, смогла бы рассказать лишь о том, что вошло в мою личную историю в этом году.
Вообще, честно говоря, самое сильное впечатление у меня осталось вовсе не от концерта новой музыки, а от нового исполнения старой — я имею в виду концерт Курентзиса в Берлине, случившийся еще в январе, в котором он сыграл Пятую симфонию Бетховена совершенно поразительно. По свежим следам я тогда записала:
«Это была живая материя! Теперь не могу слушать другие (старые) записи с почившими уже знаменитыми дирижерами — они кажутся мне окаменелыми».
В этом же концерте был исполнен скрипичный концерт ля мажор Моцарта с Патрицией Копачинской — тоже совершенно фантастически! Они исполнили весеннего, светлого, мажорного Моцарта как сумеречно-зимнего — черный силуэт на снегу, каким он предстает в Реквиеме или «Дон Жуане». То есть совершили нечто невозможное, и это было просто ошеломительно!..
А концертов собственно новой музыки я посетила в этом году совсем немного: жажда новых впечатлений была удовлетворена в основном за счет визуальных жанров искусства (музеи Нью-Йорка и Лос-Анджелеса) и просто путешествий — природа Калифорнии, радовавшая в летние месяцы, потом короткая рыжая, как лисица, осень в Берлине с тремя собственными премьерами и неожиданно снежный ноябрь в Москве с еще парой, затем снова Берлин — «черная дыра» удивительно несчастливого в этом году декабря…
Но на нескольких музыкальных событиях остановлюсь.
Любопытный концерт был в маленьком зале в Чайна-тауне в Лос-Анджелесе: соло-recital потрясающего тромбониста Мэтта Барбье (Matt Barbier), в котором он среди прочих сочинений исполнил вещь Мишель Лу (Michelle Lou) «honeydripper» для тромбона и электроники — огромное полотно на 43 минуты.
Я буквально жила внутри этого сочинения, пока его слушала. Оно ассоциировалось у меня с виденным в детстве огромным гаражом, где стояли пожарные машины-монстры и сильно пахло бензином…
«Совершенно другое, новое мышление, чтобы это написать… надо было… не родиться в Европе… не углубляться в Tonsatz и Harmonielehre (ибо незачем)… тем более не учиться во всяких мерзляковках (это будет страшно мешать!)… впрочем… наши тоже, но всегда через лупу, в которой отражаются… квартеты Шостаковича… и т.д.»,
— думала я во время исполнения.
Кроме этой вещи в концерте была еще замечательная пьеса Николаса Дейое (Nicholas Deyoe) «Facesplitter», которая мне как композиция, пожалуй, даже больше понравилась, но пьеса Лу навела меня действительно на множество размышлений…
Другой концерт был в пригороде Берлина, в Цепернике (Zepernik). Там Московский ансамбль современной музыки сыграл программу из произведений русских и немецких композиторов, тоже в маленьком зале (протестантской общины)…
Среди прочего — замечательное трио Хельмута Цапфа (Helmut Zapf) «albedo III»для альтовой флейты, виолончели и фортепиано, в котором все, казалось, было «традиционно», «как надо», типичное такое немецкое диалектическое сочинение, Streitschrift (Цапф — композитор, органист, педагог того самого тонзатца, контрапункта и прочих премудростей). Но при этом оно ощущалось как новое, свежее, изобретательное и слушалось с живейшим интересом (это когда слушаешь и следишь за развитием сюжета, а не погружаешься — совсем иная, так сказать, «импрессия», нежели в случае с пьесой Лу).
Приятное послевкусие осталось у меня от концерта питерского PetRo-дуэта (Анастасия Рогалева и Дмитрий Петров) на «Московской осени» — артистично, цельно, благородно (дуэт получил в этом году Гран-при на конкурсе в Токио). Они, кстати, сыграли и мое сочинение — «θεοφάνια» (эта премьера из моих случившихся в этом году семи, пожалуй, более всех меня порадовала), а также «Круги» Анны Шатковской — чудная пьеса!
