Владимир Юровский – к московской премьере “Погребальной песни”.
9 февраля 2017 года в Большом зале Московской консерватории Владимир Юровский продирижирует «Погребальной песней» Стравинского — сочинением, утраченным более 100 лет назад и недавно случайно найденным в запасниках библиотеки Санкт-Петербургской консерватории.
Накануне московской премьеры, открывающей Год Стравинского (по случаю 135-летия композитора) в Московской консерватории, Владимир Юровский объясняет, насколько важна и интересна воскресшая партитура и в каком контексте она прозвучит в этот вечер.
— История «Погребальной песни» вызывает желание перефразировать булгаковскую фразу «рукописи не горят». В нашем случае — «рукописи не исчезают»! Восстановим ход событий. Полный комплект оркестровых голосов «Погребальной песни», утерянных вместе с партитурой после премьеры в 1909 году, был обнаружен проректором по научной работе Санкт-Петербургской консерватории Наталией Брагинской среди материалов нотной библиотеки консерватории при переезде из исторического здания, закрывавшегося на ремонт.
Партии позволили реконструировать партитуру, и в декабре 2016 года сочинение исполнил оркестр Мариинского театра под управлением Валерия Гергиева.
Теперь вы держите в руках ноты, предоставленные лондонским издательством Boosy and Hawkes. Какие чувства вы испытываете?
— Конечно, мы все давно имели какие-то сложившиеся фантасмагорические представления о том, какой могла бы быть «Погребальная песня». Стравинский очень сокрушался по поводу ее потери, говоря о том, что по прошествии стольких лет ему уже не восстановить сочинение по памяти, в то время как оно представлялось ему очень важным в процессе его созревания как композитора.
Так как именно в нем наметилось усложнение его гармонического языка, приведшее впоследствии ко многим поздним сочинениям, включая «Симфонии духовых» памяти Дебюсси.
Найденные партии позволили восстановить партитуру, и мы видим тут сплав влияний. Прежде всего, влияние его учителя Римского-Корсакова. Причем не столько «Сказания о невидимом граде Китеже» — оперы, где царит диатоника, — сколько «Кащея» и отчасти «Золотого петушка», где преобладает хроматика.
Видится мне и тень Байройта, отблеск вагнеровских опер, в особенности музыки Клингзора из «Парсифаля». «Погребальная песня», по моему мнению, тесно связана с позднеромантической эпохой, является одним из завершающих штрихов. Ростки нового у Стравинского обнаруживаются затем в «Жар-птице», но окончательный разрыв и шаг вперед он делает только в «Петрушке».
Индивидуальность Стравинского обнаруживается в «Погребальной песне» в связи с его интересом к ритуальности. Все сочинение построено фактически на одной теме, расцвечиваемой разными приемами оркестровки. Пьеса довольно проста по форме и приближается к жанру плача, причета. Пожалуй, Стравинский впоследствии никогда не позволит себе быть столь экспрессивным, вложить так много человеческих чувств.
— Чем вы это объясняете?
— Мне думается, что Игорь Федорович тогда действительно почувствовал себя осиротелым. Римский-Корсаков был для него всем в те годы: Стравинский, кроме как в гимназии, нигде потом официально не учился.
Римский-Корсаков отсоветовал ему поступать в консерваторию, оберегая оригинальность мышления юноши, и стал для него главным и единственным Учителем, чья смерть оказалась тяжелейшим ударом. Стравинский искренне оплакивал его в «Погребальной песне».
— Программа, в которой выбраны такие близкие по стилю и эстетике сочинения, не окажется ли монотонной? Или таково ваше намерение?
— Не вижу ничего страшного. Замечу, что подобный вопрос мне как-то задали в связи с партитурами Римского-Корсакова. Дескать, «если соблюдать точно авторские темповые указания, то музыка станет монотонной». Но композитор хотел так! В этом особенность его персонального стиля.
Наша нынешняя программа откроется сюитой из «Золотого петушка» — оперы крайне холодной, нарочито аэмоциональной.
Затем прозвучат «Погребальная песня», где Стравинский, как я уже сказал, позволил себе крайнюю степень экспрессии, и его же сюита из «Жар-птицы», стилистически близкая, но гораздо более декоративная.
— Сочинения композитора и так часто фигурируют в ваших программах. Какие задумки на этот юбилейный год?
— Свой Год Стравинского я буду проводить в течение всего 2018 года в Лондоне — с января по декабрь. От опуса номер один — Симфонии — до поздних произведений, Вариаций памяти Олдоса Хаксли и кантаты «Трени».
Закончим Симфонией Берио, потому что концепция лондонского фестиваля — Стравинский в контексте времени, то есть почти всего XX столетия. Его ранние сочинения прозвучат в окружении музыки Римского-Корсакова, Чайковского, Глазунова, Дебюсси, а в конце — Штокхаузен, Булез, Берио. Они в 1950-е — 1960-е годы уже были известными композиторами.
— Официальное объявление Года Стравинского в России — это благо для композитора?
— Формально да, хотя я всяческий противник насаждения свыше «любви» к музыке, литературе и так далее. Потому что, как это произошло в Год Прокофьева, большинство исполняет самые популярные сочинения, чтобы поставить «галочку», а то, что нуждается в популяризации, в извлечении с полок, так и остается там лежать.
Я играл и буду играть Стравинского вне дат и официальных указов. Лучшим доказательством тому служит наш проект, осуществленный в прошлом году с Симфоническим оркестром студентов Московской консерватории.
Тогда никакого Года Стравинского не было даже в проекте, а мы сыграли монографическую программу, в которую вошло немало редкостей — «Фантастическое скерцо», «Фейерверк», «Звездоликий».
Мне кажется важным, чтобы люди осознали наконец, что Стравинский — не модернист, а классик, и соответствующим образом подходили к его наследию.
