Местом действия оперы Дмитрия Шостаковича, показанной в Хельсинки, стала рыбацкая деревушка.

Автором постановки «Леди Макбет Мценского уезда» на сцене Финской Национальной оперы стал норвежский режиссер Оле Андерс Тандберг.

В партиях Катерины и Сергея выступили Светлана Создателева и Алексей Косарев, за дирижерским пультом был Олег Каэтани.

Ставить оперы русских композиторов в финской столице – не исключение, а правило, хотя, бесспорно, репертуар этот очень невелик. В последние годы это были «Борис Годунов» Мусоргского с выдающимся финским басом Матти Салминеном, «Похождения повесы» Стравинского в постановке Дмитрия Бертмана, «Нос» Шостаковича в постановке Петера Штайна.
В этом сезоне ждут «Евгения Онегина» Чайковского в постановке Марко Артуро Марелли и под музыкальным руководством Михаила Агреста. Что до «Леди Макбет Мценского уезда», то эта опера стала слегка запоздалым приношением финнов году 110-летия Дмитрия Шостаковича – и приношением очень весомым.

Спектакль был создан как копродукция с берлинской Дойче Опер и Норвежской Национальной оперой в Осло. В Берлине его дирижировал Дональд Ранниклс, партию Катерины пела одна из самых лучших драматических сопрано современности Эвелин Херлициус, а Сергея – Максим Аксенов.

Состав в Осло был уже ближе к тому, который исполнил премьеру в Хельсинки, включая и дирижера Олега Каэтани. В Хельсинки партию Катерины должна была петь Вероника Джиоева, чье имя долго висело на сайте театра, но по состоянию здоровья певица отменила свое участие, и ее заменила Светлана Создателева, съевшая собаку на этой роли в «Геликон-опере».

Стиль спектакля норвежского режиссера в чем-то мог показаться ей родным, в немалой степени близким стилистике Дмитрия Бертмана по широте и броскости интерпретации.

Драматург Финской Национальной оперы Юхани Койвисто на всякий случай решил избавить российских критиков, приглашенных на премьеру, от лишнего интеллектуального напряжения и еще до спектакля сообщил, что режиссер перенес действие сюжета из русской глубинки в глубинку норвежскую – на остров, где вместо мельницы находится рыбное производство.

Но при всей нарочитости, а местами чрезмерной утрированности и доведенной до абсурда реалистической подачи материала, ближе к финалу стремительно возрастала степень символизма.

Норвежец Оле Андерс Тандберг предусмотрительно вывел сюжет за рамки банальных клише «черного» русского мифа с его набором из беспробудного пьянства, варварства, необъяснимой жестокости и половой распущенности не только для того, чтобы все то же увидеть и в родной норвежской мифологии современности.

Он сделал оперу Шостаковича неотъемлемой частью общемировых универсальных проблем, связанных с жестокостью и звериным началом в человеке, с его неуправляемой сексуальностью – главном врагом homo sapiens.

Ключевой в этом смысле стала в опере, как ни странно, сцена в полицейском участке в III действии, где «стражи порядка» в своем абсурдистском шоу глажки штанов продемонстрировали степень сексуальной фетишизации власти в замкнутом пространстве, спроецировав свои фантазии на гладильные доски, утюги и даже штепсели.

Именно в такой дикий мирок попала Катерина, оказавшаяся главным объектом сочувствия и режиссера, и зрителей. В этом спектакле от начала и до конца темно, как на дне ущелья, а светят лишь раздражающие электрические лампочки.

На черном каменистом холмике художник-постановщик Эрленд Биркеланд поставил домик, в котором вместе с главной героиней живет старый и грязный свекр «Борис Тимофеевич» (бас Александр Телига) и его отпрыск – забитый, похожий на тролля в надутом, словно спасательном, жилете на пару размеров больше «Зиновий Борисович» (Мика Похьонен), который вообще не знает, что делать с красавицей женой.

Их окружает воинство обезумевших от ежедневного монотонного труда рыбаков, трясущих своими рыбками разных достоинств, и стадо фабричных баб, у которых перчатки пропитаны кровью рыб.

Рыба – главный христианский символ – здесь оказывается опрокинут в антимир, от нее тут медленно сходят с ума. Люди разучились правильно обращаться с высшими человеческими ценностями, которые в своих бездарных руках тупо обессмыслили, превратив в объект разврата.

Рыбой тут и коллективно мастурбируют, и насилуют, в частности, Катерину в финальной сцене на пароме каторжников. Священник давно перестал служить Богу, которого все потеряли, а под прикрытием рясы норовит справить свою половую нужду. И лишь Катерина пытается найти глоток свежего воздуха и выйти из этой тьмы.

В одной из сцен она не случайно держит избитого Сергея почти как Христа, пытаясь и его спасти от этой безысходности. Она тоже ищет выход в сексе, но как будто старается яростно одухотворить и возвысить его, буквально взлететь с ложа. Но здесь это сделать фатально невозможно – не тот климат.

На звериное начало режиссер дает намек в образе живой собаки – овчарки, сопровождавшей охранника на вершине черного холма, на «пароме с каторжниками», как написано в либретто. Вскоре после появления собаки полуголый Сергей по-звериному сползает к Сонетке, чтобы изменить с ней на глазах у отчаявшейся Катерины, которой не остается ничего, как прядью своих красивых волос задушить внезапную соперницу.

Режиссер явно цепляется за реплику Сергея, обратившегося к Сонетке (Нина Кейтель), о том, что он с ней похож «на Адама и на Еву». Но Рая не просто давно больше нет: он руками оскотинившихся людей превращен в Ад.

Маэстро Каэтани следовал указаниям в партитуре, спеша охватить целое и держать темпоритм, увлекаясь экспрессионизмом жеста, но, к сожалению, иногда не умел «поймать» певцов в ансамблях, что несколько нарушало привычную стройность вокально-симфонической вертикали, хотя и не мешало эмоциональному восприятию.

Светлана Создателева, не так давно совершившая подвиг в Баварской опере, спев несколько раз подряд Ренату в «Огненном ангеле» Прокофьева, заразительно вовлекала слушателей в воронку своего интонационно разнообразного голоса, которому прописана музыка нервного ХХ века.

Статный, плечистый тенор Алексей Косарев (на чьем счету уже около 100 исполнений этой партии в разных постановках по всему миру) легко и уверенно, как рыба в воде, проведший партию, покорял своей энергетикой, вокально-драматическим азартом и скульптурной лепкой образа.

Сильнейшее впечатление оставил хор своей мощью и стройностью, так глубоко и страстно погрузившийся в музыку Шостаковича, что ничуть не уступал по силе выразительности иным русским хоровым гигантам.