сполнилось 100 лет со дня рождения Эмиля Гилельса.
В Музее‑квартире А. Б. Гольденвейзера открылась посвященная ему выставка, фирма «Мелодия» выпустила 50 дисков, в том числе с редкими ранними его записями, прошли концерты в честь великого музыканта, а за рубежом ему посвящают фестивальные программы.
Но существует известная недосказанность в его истории, не дает покоя несправедливость в отношении Гилельса, катастрофическая недооцененность, сократившая, возможно, его век.
«Вы были бедными, а мы нищими. Отец приносил с работы кусок селедки, завернутый в газету, мать варила картошку, и все мы по очереди ели и облизывали эту селедку», — вспоминала в беседе с подругой Лиза Гилельс, сестра музыканта и сама превосходная скрипачка.
Ее брат Самуил родился 19 октября 1916 года в Одессе. Родители не были музыкантами, но воспитание и музыкальное образование детей было приоритетно.
Музыковеды, десятилетиями сравнивавшие двух прославленных пианистов, почти ровесников и земляков (Святослав Рихтер родился в 1915‑м в Житомире и вскоре переехал в Одессу), отмечали отсутствие музыкальной традиции в доме Гилельсов, хотя у Григория Григорьевича был абсолютный слух, в доме имелся рояль и, как вспоминал его сын:
«Мы купались в музыкальной атмосфере».
«И Миля Гилельс тоже здесь живал. Его здесь звали просто Милька рыжий…»,
— одесский фольклор.
Миля, уменьшительное от Самуил. В хронике 1933‑го, представляющей победителя Всесоюзного конкурса, 16‑летнего пианиста называют Самуилом, позже он превратится в Эмиля — может, чтобы остался среди пианистов один Самуил, профессор Файнберг.
Миля занимается у Якова Ткача, учившегося в Париже у Пиньо, воспитанного, в свою очередь, учеником Шопена. В восемь лет дает первый концерт, в 13 — сольный концерт в Одесской консерватории, куда поступает тогда же к Берте Рейнгбальд.
С ней он будет выигрывать конкурсы, производя впечатление не только на музыкальную Москву, но и лично на Сталина, который назовет его «рыжим золотом». Комплимент этот многим поможет… А в 1935‑м Гилельс уже в Москве, в Meisterschule — так называлась аспирантура Московской консерватории — у Генриха Нейгауза.
Глубокий музыкант, интеллектуал, жизнелюб — все это было в Нейгаузе, он стоял во главе Московской консерватории. Класс был переполнен. Нейгауз говорил о литературе и живописи, кому‑то из студентов уделяя внимание, а многих не замечая.
Нейгауза отличал романтический взгляд на всю музыку, от Баха до Дебюсси, что было чуждо сложившемуся пианисту Гилельсу (что пианист сложился, слышно в записях, где он, 16‑летний, играет Рамо, Равеля и Листа). И Нейгаузу было неинтересно заниматься с готовым музыкантом.
А в 1937‑м в Москве появился Рихтер — сын органиста, знаток немецкой музыки и талант… с отсутствием школы. Нейгауз забыл про Гилельса и остальных. Но в 1941‑м Гилельс спас профессора.
Пока Генрих Густавович был занят спасением любимца и соплеменника (которого в итоге спасли без него), сам он оказался в тюрьме. Эмиль Гилельс к тому времени был лауреатом и орденоносцем, а главное, мы помним, «рыжим золотом».
Не каждый пошел бы просить у Сталина даже за жену, а Гилельс на правительственном приеме сказал вождю, что учитель посажен несправедливо. Сталин произнес:
«С этим вопросом ко мне не обращайся».
Спустя несколько месяцев, на банкете по случаю приезда Черчилля, Гилельс выбрал момент, когда Черчилль и Сталин были рядом, и повторил просьбу, практически подписывая себе приговор. Сталин подозвал Поскребышева, и через несколько дней Нейгауза выпустили и отправили в Свердловск.
Гилельс договорился, чтобы Нейгауза взяли в местную консерваторию, и стал приезжать к нему, привозя продукты и играя с ним в четыре руки. Это был краткий период их дружбы.
В 1950‑х Нейгауз написал книгу, после которой Эмиль Григорьевич отправил учителю письмо, в котором просил никогда более не упоминать его в числе своих учеников.
Своим главным учителем он всю жизнь будет считать Берту Рейнгбальд, которая, вернувшись после войны в Одессу и обнаружив свою квартиру занятой, бросится в лестничный пролет. Ей будет 47 лет. Памятник на кладбище поставит ее любимый ученик.
И опять о честности Гилельса, о его болезненной нетерпимости к несправедливости. История, которую я слышал от Натальи и Нины Михоэлс, возможно, грешит неточностями, но перескажу ее так, как слышал.
В начале марта 1953 года Гилельса привезли в редакцию «Известий». В зале собрали известных евреев для подписания письма, осуждавшего врачей. Дошла очередь до Эмиля Григорьевича, который сказал, что доктор Вовси лечил его жену, он не верит, что Вовси преступник, и подписать письмо не может.
Сомнений в том, что его арестуют, у Гилельса не было. Вопрос — когда? Если машина от «Известий» поедет налево, значит, на Лубянку. Повезли направо, значит, возьмут из дома — Гилельс жил на улице Горького.
Выйдя из лифта, он встретил соседа, дирижера Гаука, в сопровождении людей в штатском, и удивился, что арестовывают уже и неевреев. Оказалось, Гаука везли репетировать музыкальную программу похорон…
В финале сестры Михоэлс добавляли реплику Ойстраха:
«А я испугался и подписал…»
Гилельс же не боялся и встречаться на гастролях с «невозвращенцами» — дирижером Арановичем, скрипачом Лубоцким, своим учеником Валерием Афанасьевым…
Не испугался, возглавляя жюри Первого конкурса Чайковского, дать первую премию американцу Клиберну, а спустя восемь лет присудить победу 16‑летнему Григорию Соколову, хотя ждали от него совсем другого.
Гилельс был скупым на эмоции, держал дистанцию с публикой. На концертах в Москве в 1980‑х (я не пропустил ни одного с 1980 по 1984 год) было мало цветов. Как заметил кто‑то из музыкантов:
«Приличные люди себе цветов не покупают».
Почему Гилельс был всегда замкнут? Наверное, черта характера. Но были и внешние причины. Заложенное Нейгаузом и поддержанное околомузыкальными кругами сравнение с Рихтером, некорректное и несправедливое.
Не в интерпретациях, но в месте на олимпе: Гилельса называли виртуозом, неверно истолковывая любовь к филигранной технике, Рихтера — поэтом фортепьяно; у Гилельса отмечали награды и звания, Рихтера числили небожителем, Гилельсу припоминали любовь Сталина, Рихтера считали пострадавшим от власти (которая позволяла Рихтеру много больше, чем Гилельсу).
Дирижер и скрипач Лев Маркиз (в 1950–1960‑х годах скрипач Московского камерного оркестра) рассказывает, каким наслаждением были выступления с Гилельсом, хотя на репетициях и после концертов общения не было — он был вежлив, но «застегнут на все пуговицы».
«В доме его ученика и ассистента, а моего друга Паши Месснера мы собирались морозными воскресными утрами,
— говорит Маркиз,
Эмиль приезжал и оттаивал. Как‑то в компанию попал новый человек, не знавший о запретной теме и заговоривший о другом великом пианисте. Все напряглись, а Эмиль сказал мне на ухо: “Как мне надоел этот вы…ж”».
Сравнивали их, впрочем, в основном на родине. Юного Гилельса превозносил Артур Рубинштейн, в 1936 году его выбрал Клемперер для исполнения Третьего концерта Бетховена, Гилельсом восторгались Горовиц и Тосканини, с ним дружил Стерн, а из наших великих — Шостакович, Ойстрах, Флиер, Коган.
Последние четверо не дожили до 70. Как и Гилельс, который, как национальное достояние, был прикреплен к Кремлевской больнице — «полы паркетные, врачи анкетные». Приступ диабета. Медсестры рядом не было. Эмиль Григорьевич умер 14 октября 1985 года, ему было 68 лет.
Последний концерт был сыгран 12 сентября в Хельсинки, а в Москве — 26 января 1984 года. Он тогда впервые сыграл последние прелюдии Скрябина и одну из фортепьянных вершин, Двадцать девятую сонату Бетховена.
Пианист завершал запись всех сонат Бетховена и был на пике творческой жизни. Сегодня, оглядываясь, я думаю, что Гилельс всегда был на пике.
Но на одной записи остановлюсь. Краткое время существовало трио Гилельс–Коган–Ростропович. Я услышал в их версии трио Шостаковича памяти Соллертинского, известное более всего в исполнениях, где за фортепьяно — автор.
Почти все остальные пианисты следуют за авторским прочтением. Почти, потому что был еще Гилельс.
